ЮЛИЯ СТЕПАНОВНА КУЛАКОВА – ЧЕЛОВЕК - МУЗЕЙ
Л.Л. Карнаухова
Красноярский краевой краеведческий музей
В.И. Макулов, КГПУ им. В.П. Астафьева
В 2008
году исполнилось 100 лет со дня рождения краеведа и музейщицы Юлии Степановны
Кулаковой. Она очень хотела дожить до своего векового юбилея – это была ее
мечта. Мечта жизнелюбивого и очень оптимистичного человека. Этой мечтой она
поделилась со своими родственниками и друзьями в день празднования своего
90-летия, когда, накинув на плечи подаренный яркий платок, и с азартом
приплясывая, говорила, что споет и спляшет на своем столетии. Она принадлежала
к ангарскому роду долгожителей и среди ее предков были те, кто перешагнул
вековой рубеж. Но судьба распорядилась иначе. В 2000 году ее не стало. Но
остались ее конкретные дела и наши воспоминания о необычном Человеке, Личности,
Краеведе. А главное – в г. Кодинске Красноярского края
остался музей, созданный ее усилиями и носящий ее имя – Кулаковой Юлии
Степановны. В свое время ее хорошо знали краеведы и музейщики
как Красноярского края, так и за его пределами. И конечно, ее хорошо знали на
родине, в Богучанском и Кежемском районах. В короткий срок она создала в Кежме
общественный музей, который получил в 1989 году статус государственного.
Жизнь
Юлии Степановны вместила несколько эпох, почти весь ХХ век. Родилась она на
Ангаре в год падения Тунгусского метеорита (как сейчас говорят ученые –
Тунгусского феномена). Возможно, тогда и поселился в Юлиной душе «кусочек
света» - света космического, не угасающего на протяжении всей ее долгой жизни.
Детство
прошло в селе Заледеево Богучанского района (которое в связи со строительством
Богучанской ГЭС и ликвидацией населенных пунктов, попадающих в зону ее
затопления, в составе Заледеевского сельского совета в 80-е годы прошлого
столетия было передано в административное подчинение Кежемскому району). Среди
восемнадцати внуков она, шестнадцатая, была любимицей. Но воспитание в семье
было традиционно патриархальным: уважение к родителям и старшим, умение и
желание жить дружно, исполнение любой работы и трудолюбие, приучение ко всем
крестьянским работам, рукоделию, воспитание ровного характера. Характер у Юли
проявился рано, и об этом говорят детские фотографии.
Нет
сомнений в том, что на формирование пытливого характера и безграничной любви к
своей малой родине – Ангаре, повлияла неописуемой красоты природа, окружающая
село Заледеево. Село расположено на живописном берегу в устьевом участке р.
Чадобец – правого ангарского притока. С высокой береговой террасы открывается
вид на всю безграничную ширину матушки-Ангары, а северная окраина села
примыкала к таежной опушке, тайга зеленым ковром покрывала и противоположный
берег Чадобца, с живописным обрывистым яром, который местные жители называли
«место гладкое».
Затем
семья переехала в Бодайбо. Эти годы Юлия Степановна называла самыми лучшими.
Она - в гуще событий, характерных для тех послереволюционных лет: стала
комсомолкой, пионер-работником. Активно создавала
пионерские отряды, проводила пионерские сборы. Когда в 1926 году семья
возвращалась на Ангару, друзья-комсомольцы подарили ей на счастье семь
слоников, которые стали ее талисманом до конца жизни.
«Бодайбинская
комсомолия дала мне путевку в жизнь!» - характерная фраза из ее письма. Они,
комсомольцы 1920-х, искренне верили, что «комсомольская душа всегда остается молодой».
Самое удивительное, что с Юлией Степановной так и случилось.
В
1926-27 годах Юля обучается в школе избача и ликвидатора неграмотности в г. Канске, затем ее направляют избачом на родину. Здесь, в
д. Проспихино, она работает в Нардоме: обучает грамотности, играет в
самодеятельности. Куда бы ни забрасывала ее жизнь, она всегда стремилась быть в
центре событий, стремилась заниматься чем-то полезным. И никогда комсомольский
задор не оставлял ее.
Шли
годы, но Юлия Степановна словно не замечала их. Она не
собиралась с ними мириться, и решила заранее готовиться к пенсии. К такому
неординарному решению она пришла в начале 1960-х. Юлия Степановна пишет о
бодайбинской комсомолии в газету «Ленинский шахтер», ведет обширную переписку.
В праздники она получала до 100 открыток. Так начиналась ее «жизнь на пенсии».
Она
становится активным членом Всероссийского общества охраны памятников истории и
культуры и Общества кинолюбителей. С увлечением осваивает фотоаппарат и
кинокамеру, помогающих в краеведческой исследовательской
работе! Собирает многочисленные материалы о партизанском движении в Приангарье,
публикуется в краевой и районной печати, оказывает помощь в создании школьных
музеев. С.Тасеево, г.Енисейск, с.Сухобузимо, г.Ачинск…
- это только часть тех населенных пунктов, что она объездила. Всего же по линии
ВООПИК она побывала в четырнадцати районах края. Так шаг за шагом она шла к
главному делу своей жизни – Кежемскому музею!
Трудно
представить, что в 74 года можно взяться за организацию музея. В ее архиве есть
фотография, запечатлевшая тот момент, - момент принятия решения. Юлия
Степановна подписала фотографию очень точно: «... Тихая сосредоточенность с 20
декабря
3
января 1983 года Кежемский райком партии принял решение о создании музея. В те
годы создавались музеи и в других районах Красноярского края, но это решение не
было данью моде. Для Кежемского района актуальность музея объяснялась серьезным
обстоятельством: строительством Богучанской ГЭС, в результате которого все
населенные пункты, попадающие в зону затопления ложа водохранилища, должны были
исчезнуть с лица земли. Их население должно быть переселено в другие населенные
пункты вне зоны затопления. А вместе со всеми мероприятиями по подготовке к
затоплению ложа водохранилища ГЭС негласно, но неумолимо должна была исчезнуть
самобытная культура ангарского старожильческого населения.
Музейный
этап в жизни Юлии Степановны начался со стажировки в Красноярском краевом
краеведческом музее (в январе 1983 года). Мало кто верил, что музей появится,
но Юлии Степановне хотелось «быть еще чем-то полезной…». Так судьба в очередной
раз возвратила ее на родину.
Она
уезжает в Кежму. Создается Совет музея, начинается сбор предметов музейного
значения. Первые экспонаты ютились в разных местах: амбар, чердак, комната
(потом к ней добавилась еще одна) в музыкальной школе, затем две комнаты в
здании райтопа. Сегодня вызывает улыбку такое анекдотичное
обстоятельство, как ее должность, которую она заняла, приступив к
музейной работе: ее записали в кочегары. По воспоминаниям М.А. Лящева,
председателя районного исполнительного комитета, другой вакантной должности в
райисполкоме просто не было, а должности музейного работника даже и не
предполагалось. Он совершенно искренне говорит, что первоначально идея создания
музея воспринималась с определенной осторожностью и настороженностью.
Требовались энергичные практические шаги, которые могли бы сломить этот барьер
недоверия. Такие шаги Юлия Степановна делала ежедневно как фактом пополнения
коллекций , так и формированием музейных экспозиций.
25
сентября 1985 года в Кежме торжественно открылся музей. Первым его директором
стала Юлия Степановна. Музей создавался всем миром, но нужны были ее характер,
настойчивость, умение достигать цели, чтобы преодолеть все препятствия.
Остается только удивляться и радоваться тому, насколько правильным оказался
выбор районных властей. Даже у нее, такой стойкой, бывали минуты отчаяния. В
одной из статей, опубликованных в районной газете «Советское
Приангарье», Юлия Степановна признавалась в усталости от непонимания и
равнодушия. Но проходило несколько дней, и она снова оказывалась в пути, в
поиске новых экспонатов.
Для
ангарской деревни примерно до начала восьмидесятых годов ХХ века приезд любого
человека, выходца из этой деревни, был событием неординарным, а особенно
человека, достигшего определенного положения в обществе, на службе или
занимающегося необычным делом. Таким человеком, занимающимся делом необычным, и для родственников, и для друзей и знакомых
была Юлия Степановна. Ее ждали, зазывали в гости, обсуждали житейские проблемы
и новости, расспрашивали, с кем из родственников и хороших знакомых она
встречалась в других деревнях Приангарья. Через нее передавали какие-то
сообщения и новости, пожелания и приветы, иногда — гостинцы. А после отъезда
Юлии Степановны долго и живо велись разговоры о ней, об ее «бродячем» образе
жизни, о не совсем понятном занятии – собирательстве старины и вещей обиходных.
Отношение
к собирательству будущих музейных экспонатов среди местного коренного
ангарского населения было неоднозначным. Кто-то относился к этому занятию с
большим пониманием и как мог способствовал обнаружению
и сбору нужных вещей. Другие относились как к занятию людей блаженных и
откровенно над этим посмеивались (и тут надо не забывать о менталитете коренных
ангарцев — любителей «поподтрунивать»). Третьи же - с откровенным неприятием. В
их числе были и близкие, и дальние родственники. При этом многие считали, что
никакая вещь, а особенно имеющая утилитарное назначение, не должна уходить из
хозяйства на сторону. Это расценивалось как дурной знак, который мог принести
нежелательные последствия. Боялись тайного «сглазу» и откровенной неприкрытой «порчи»,
возможности передать (а, следовательно, потерять) вместе с вещью мастерство,
удачу, фарт.
В
связи с этим в начале семидесятых годов
прошлого века произошел очень интересный и показательный, на наш взгляд, случай. У жителя села
Заледеево Ивана Григорьевича Брюханова (дяди Юлии Степановны и деда Макулова
В.И., одного из авторов публикации) был
«плисовый» костюм золотоприискателя.
Этот фиолетовый, с «отливом», костюм незатейливого кроя представлял собой
косоворотку и штаны-шаровары с обязательным аксессуаром - плетеным двухцветным
поясом, украшенным небольшими кистями. С XVIII по начало XX века
среди мужского населения на Ангаре практиковались отхожие промыслы. Они были связаны с солеварением, грузовым извозом по Ангаре в фактории на Подкаменную и Нижнюю Тунгуски и
их притоки, на Лену и др. Одним из самых привлекательных направлений была
золотодобыча. После окончания сенокосной и уборочной страды, ранней
осенью, ангарцы сколачивали мини-артели и уходили на прииски на Лену, Бодайбо и
на Удерей. Свое решение и время выхода старались не афишировать, «утти тихо и
неприметно», чтобы «не сглазил никто и не отвратил от
фарту». В составе такой мини-артели, состоящей из
братьев, Иван Григорьевич оказался «на Бодайбо».
На
склоне лет он охотно рассказывал своим внукам о разных забавных, поучительных и
предостерегающих случаях, которые случались с ним, его артельщиками на
приисках. О том, как фартило или откровенно не везло,
о полученной и упущенной выгоде, об изменчивости и коварстве фортуны. Как с
обнаруженным самородком за щекой украдкой или сломя голову артельщики
стремились добраться к прилавку заветной торговой
лавки, чтобы успеть обменять его на продукты, мануфактуру и, в лучшем случае на
деньги, пока находку не изъяли «прикашшик или урядник».
Не
всем удавалось вернуться из приленской тайги. Вот и артели деда одного из
братьев погребло породой в результате обвала шурфа, другой - умер от сильной
кровопотери в результате полученной травмы. И Иван Григорьевич, который владел
искусством заговора крови, всю оставшуюся жизнь клял себя за то, что не оказался
тогда рядом «с браткой» и не смог заговорить кровь, «спасти братку».
В
один из фартовых моментов Иван Григорьевич «справил»
себе наимоднейший тогда костюм приискателя. Следующие семь
десятилетий (а прожил он жизнь весьма насыщенную и по российским меркам
продолжительную: родившись 19 января 1874 года, умер 30 июня 1973 года, на
сотом году жизни) он надевал этот костюм только «на выход»: на деревенские
гулянки, колхозные собрания и деревенские сходы, для походов в колхозную
контору, которые он время от времени совершал «за ради приличия», чтобы
«постырить» с председателем из-за своей неприлично малой восьмирублевой
колхозной пенсии.
Несколько
лет Юлия Степановна тщетно пыталась договориться с дядей, чтобы он передал ей этот костюм для
музея. Не хотел он это делать даже за деньги.
Аргументация отказа, на его взгляд, была более чем веской: «На што
народу смотреть на мои подштанники?». Отдавал Иван Григорьевич свою «лопатину» (после очередных
увещеваний его жены, Ульяны Кузьминичны) «через силу» и с величайшей неохотой.
Решение принимал мучительно, тяжело: ведь он отдавал свою удачу, свой фарт, что среди коренных ангарцев не принято было делать. А
впоследствии, при встречах с Юлией Степановной, строго спрашивал, действительно
ли она взяла костюм для музея и там ли, «в бузее», он находится.
Юлия
Степановна, не имеющая высшего образования, как и большинство ее ровесников,
прекрасно понимала высокое назначение музея. В создании музея ярко проявились
общественная направленность ее натуры, ее лучшие человеческие качества. Музей
был очень нужен району, славящемуся не только
природными богатствами, но и ангарской стариной, песнями, уникальным самобытным
ангарским говором.
Кежемский
район относится к старожильческим, здесь сложилась
особая самобытная культура, являющаяся симбиозом культур коренного тунгусского
(эвенкийского) населения Ангары и переселенческого русского населения. Предки
ангарцев заселили эти места в ХVII в., а в наши дни, в связи со
строительством Богучанской ГЭС, ангарские селения станут дном водохранилища.
Потому-то и хотели ангарцы увековечить Память о предках, сохранить свою
историю. Поэтому появился музей.
Целеустремленность
и прирожденная дипломатичность помогали Юлии Степановне решать самые сложные
вопросы, связанные с организацией музея.
Ей удавался диалог с властью. Она умела находить подход ко многим, даже самым
«упертым» землякам, ведь она тоже была ангаркой, носителем русской
старожильческой культуры.
Процесс
формирования этой культуры начался в период активного освоения Нижнего
Приангарья первыми русскими переселенцами. Став основной транспортной артерией
более чем на два века, Ангара приняла на свои берега переселенцев из разных
регионов европейской части России, но ведущую роль в формировании потомственного
населения Приенисейского края в XVII - начале XVIII в. сыграл северорусский
переселенческий элемент. В
течение одного-полутора
столетий (к 60-м годам XVIII в.)
сложился социум потомственных русских старожилов, обладающих особенностями
хозяйственного уклада, социальных отношений, культурных традиций. Исследователи
вводят понятие «сибирские старожилы» (в
частности, даже в книге первого
губернатора Енисейской губернии А.П. Степанова), старожильческое население
выделяют в «особую русско-сибирскую народность» (А.П. Щапов). Историк П.М. Головачев ввел и описал понятие
«сибирский характер». По его мнению, географические и исторические условия
оказали влияние на особенности в характере, в умственном складе и даже во
внешнем облике старожильческого населения Сибири. Во второй половине XIX в. наличие
у русских сибиряков черт специфического самосознания признается всеми
исследователями. Комплексные исследования начала 1960-х привели к тому,
что впервые русские старожилы были выделены как «особая сибирская ветвь
русского народа», в начале XXI в. вводится понятие «сибирский
субэтнос». Во второй половине XX в. огромный вклад в изучение самобытного
ангарского фольклора и говора внесли ученые-филологи Красноярского
государственного педагогического университета. В 1990-е годы педуниверситет
выпустил несколько словарей русских говоров северных районов Красноярского
края. И Кежемский район как типичный сибирский старожильческий район являлся
одним из 5-ти районов Красноярского края, ставших объектами исследований. Особенности заселения и освоения Кежемского
района способствовали формированию и сохранению на территории района компактной
группы русского старожильческого населения.
Этнографические особенности быта и культуры русского населения
Приангарья, в том числе и Кежемского района, были широко исследованы Л.М.
Сабуровой в 1950-60-е годы (Ю.С. была с ней знакома).
Есть замечательная характеристика сибирского старожила
этнографа (Ф.Ф. Болонев), в которых
легко узнаются черты наших земляков: «Сибиряку свойственны
широкая душа, бескорыстное гостеприимство, беззаветная храбрость, любовь к
Родине, гордая независимость характера, вольнолюбие, уживчивость с местным
населением, желанием прийти на помощь другим, поддержать бедного и слабого,
предприимчивость и сноровка в работе». Кежемский район заселили в основном выходцы из Поморья:
устюжане, сольвычегодцы, вычегжане, сысольцы, вымичи, пинежане. Сегодня
кежмарей можно определить по характерным фамилиям. Так, в Кежме наиболее
распространенными были фамилии Лушниковы, Брюхановы, Кокорины, Верхотуровы; в
Паново - Пановы, Савватеевы; в Усольцево – Усольцевы; в Привалихино –
Привалихины... По результатам экспедиций Красноярского пединститута (1969-1972) в каждом населенном пункте
Кежемского района имелись Брюхановы, Карнауховы, Верхотуровы, Сизых. По фамилии
ангарец может почти наверняка определить, откуда ты родом, «верховской» или
«низовской». Черты быта, способы охоты, рыболовства, одежды и терминологическая
лексика отразили влияние эвенков на ангарцев. Малочисленность первоначального
русского населения, особенно женского, приводила к возникновению
кровнородственных связей русских и эвенков. В Приангарье до недавнего времени
бытовало понятие «тунгуссова родова», указывающая на
родственников эвенкийского происхождения.
По
Ангаре они продвигались дальше: в ее
верховья, в Прибайкалье, на Лену и далее на восток. В летний и зимний
периоды по ней осуществлялся основной грузопоток как водным, так и
санно-гужевым транспортом. Положение существенно изменилось со строительством
Московского тракта, который связал Прибайкалье, Иркутск, Братск, Илимск с
административным центром Приенисейской Сибири, минуя нижнее течение Ангары.
Сократился поток переселенцев. Регион на длительное время оказался отчасти в изолированном (географически) положении.
Эти
факторы и предопределили формирование своеобразной самобытной культуры русского
приангарского населения, в том числе и в поведенческом плане. Незнакомые люди,
в том числе и переселенцы, вызывали определенную настороженность. К ним долгое
время приглядывались, выясняя, что из себя представляет человек, «не варнак ли, не лиходей?»,
насколько безопасно будет принять его в свой круг, в свое «обчество». И если уж
принимали, то принимали с сибирским радушием и гостеприимством. Своими успехами
старались не хвастаться, о количестве пойманной рыбы, добытой пушнины и «мяса»,
собранных грибах и ягодах, об урожае на огороде особо не рассказывали. В ответ
на вопрос: «Как в этом году ловится рыба?», отвечали: «Сегоды худо, худо
сегоды, а вот те годы — да! Вот те годы - да! Рыба была!..». Скрывали от других
места удачливой рыбалки, ягодные и грибные места - «от сглазу и зависти».
Старались жить с запасом, по принципу — продуктов и прочего припаса в хозяйстве
много не бывает, готовили «впрок», рассчитывая только на свои силы. Одной из
характерных черт ангарцев была независимость, развитое чувство собственного
достоинства. Жить в достатке, но скромно, без излишнего разбазаривания
припасов. Но желанных гостей встречали с радушием, старались приветить и
угостить с размахом. В семейных отношениях во избежание близкородственных
браков прослеживали родство до максимального количества «колен».
Юлия
Степановна, коренная ангарка, сумела выполнить поручение земляков, чем искренне
гордилась. В 1994 году решением Кежемской районной администрации ее имя было
присвоено музею. В 1995 году, на 87-ом году жизни (!), она получила почетное
звание «Заслуженный работник культуры РФ».
Имя
ее неразрывно связано с Кежемским музеем, с прекрасной ангарской землей.
Недаром в шутку – получилось всерьез - мы называли ее «экспонатом № 1». Она
всегда удивляла молодостью души, умением ценить и любить жизнь. Удивляли ее
жизнестойкость, дипломатический дар, способность к поступкам.
Показательна
в этом смысле громкая история с колоколом, случившаяся в 1989 году. В Кежму
приехал представитель Енисейской епархии для того, чтобы забрать колокол из
деревни Аксеново. Все разрешительные документы на вывоз колокола имелись,
местные власти, в свою очередь, не препятствовали. Нетрудно догадаться, что
помешала всему этому Юлия Степановна, которая к тому же считала себя атеисткой.
Она
первой добралась до Аксеново, что было очень сложно по
тем временам. Люди встретили ее неприветливо, считая причастной к
происходящему. В Аксеново давно не было ни церкви, ни часовенки, но остался
колокол, который созывал и объединял людей. Без него невозможно было
представить деревню. И Юлия Степановна подняла народ: собрался сход жителей,
который принял решение не отдавать колокол. Когда священник приехал, резолюция
уже была готова. С высоты сегодняшнего дня вызывает удивление и уважение ее
гражданская смелость и позиция.
На
этом испытания колокола не закончились. В 1993 году он исчез, и два года о нем
ничего не было слышно. Неизвестным образом
он вернулся из Челябинска. 18 октября 1995 года колокол был доставлен
самолетом из Кежмы в Кодинск. Несколько
лет он находился в музее, затем занял почетное место во вновь построенной
церкви в Кодинске.
Время
показало, насколько мудра была Юлия Степановна, не побоявшаяся в одиночку
защитить колокол. Сегодня аксеновский колокол стал символическим памятником исчезнувшим ангарским селениям и тем селениям,
где еще теплится жизнь до пуска первых агрегатов Богучанской ГЭС
(предполагается, что это произойдет в 2010 году). Юлия Степановна мечтала о
Памятнике ангарским селениям, и колокол,
по ее мнению, занял бы в нем почетное место. Думается, такой памятник должен
появиться в районе, который скоро безвозвратно изменит свой облик.
В 2010 году планируется запуск
первого агрегата Богучанской ГЭС. Казалось бы, за эти годы (особенно с начала
1970-х) ангарцы должны были привыкнуть, смириться с предстоящим затоплением
родины. Прошли Прощания в ангарских селах, организуемые по воле самих ангарцев.
Казалось бы, многие из них, давно или недавно покинувшие родину и вроде бы
пустившие корни на новых местах, должны смириться. НО... Чем ближе страшная
дата, тем сильнее боль за родину, сильнее осознание непостижимой потери,
последствия которой нам еще предстоит понять, пережить. Наверное, поэтому
возникли встречи-прощания в Красноярске, проходящие с 1997 года. Они помогают
кежмарям-ангарцам жить, создают ощущение прежней жизни на Ангаре, собирают людей разных поколений. Но самые
дорогие гости на этих встречах – люди старшего поколения, носители
старожильческой культуры, культуры наших предков. Носители языка, песен,
которые почти невозможно воспроизвести, а главное – яркие представители
ангарского самобытного характера. Среди них баба Катя, Брюханова Екатерина
Яковлевна, уроженка д. Заимка, ставшая талисманом наших встреч. В этом году ей
исполняется 95 лет, и она является достойным представителем старожильческого
русского населения Сибири, примером того, что представляет собой настоящий
сибирский характер.
Особо
хочется сказать о заслуге Юлии Степановны и в создании Книги Памяти. Остается в
очередной раз удивляться той энергии, с которой она взялась за дело. В своей
статье в «Советском Приангарье» (1993) она обращается к землякам: «…расскажите,
как провожали на фронт своих близких, как верили в
победу, как все смогли перенести – и боли, и невзгоды. Пишите. Общий сборник
должен будет выйти большой памятной книгой. Сбор материалов – в музее». И,
замечает: «Считаю, что особых забот о средствах, которые потребуются на издание
книги, проявлять не нужно. Как говорится в пословице, будет день, будет и
пища!». К 50-летию Великой победы Книга Памяти вышла. Снова Юлия Степановна оказалась права.
Судьба
Кежемского музея складывалась до сих пор удачно. Думается, что первотолчок, заданный Юлией Степановной, продолжает действовать. В 1990
году музей начали перевозить в Кодинск. За 3 года (1990-1993) он трижды менял
свой адрес, трижды открывался в новом районном центре. И каждый раз это
становилось событием! Музей действует в Кодинске 19 лет, получив признание не
только у ангарцев, но и у тех, для кого Ангара стала второй родиной.
Кежемский
музей – живой. В нем живет ангарский дух, звучат ангарские песни и
ангарский говор. Не каждому музею так везет. Юлия Степановна, вернувшись в
Красноярск в 1996 году, ни на минуту не забывала о своем «ребенке» - так она
называла музей.
У
К. Хадсона, известного европейского музеолога, есть оригинальное определение хорошего музея: это
«… тот, из которого вы выходите, чувствуя себя лучше, чем когда вы в него
вошли». Думается, что к Кежемскому музею это имеет прямое отношение.
Высокое
общественное качество музея было отмечено еще при жизни Юлии Степановны. Музей
трижды был победителем в краевом конкурсе «Вдохновение» в номинации «Лучший
музей» (1994, 1996, 1997); на Первой Красноярской
музейной биеннале (1995) отмечен дипломом победителя в двух номинациях: за
экспозицию «Ангарская старина» и видеофильм «Забытые в веках». Музей принимает
активное участие в музейной жизни края. До сих пор музею везло на отношение со
стороны властей. Пусть эта традиция, начавшаяся в теперь уже далеком декабре 1982 года, сохраняется и
продолжится в будущем!
Отношение
же земляков к своей многовековой истории и культуре выразил замечательный
ангарец, ветеран Великой Отечественной войны, любимый учитель разных поколений
кежмарей, народный поэт, создавший литературный Памятник своей малой родине,
Алексей Федорович Карнаухов:
АНГАРСКИЙ ГОВОРОК
Люблю язык свой! Нет ценней
подарка,
чем услыхать певучий говор наш.
Послушайте, как говорит
ангарка,
старинной речи кежемской верна…
Возле крылечка детская коляска,
в нее глядится бабка, как в
дуплё.
-Не спит, пестряк! - а в
голосе-то ласка,
-Оно тут кто ли чо ли за валеж?
Невестушка слегла. Сосить не
стала…
Болеет натодель. Жалко ее мне.
-Не бай! Ловконькя бабочка,
баская.
Мне глянется.
Как така уж с ней?
-Грудь остудила – осень ведь.
Упрямы –
Ведь не оболокутся никовды!
Мне и самой не можется. Пью
травы.
Сколь ни лечуся – нету леготы!
А ко
поделаешь, с ним водиться нады –
Уж с челяденком будем сам?
Мужик?..
Ой, девка,
погляди-ка (вот досада):
Опеть дите голехонькё лежит.
Я толькё те сказала: ты не
бейся
(он все все
толкует, даром что дитё),
не выпрягайся, дитя, не
кобенься…
Он, своедумный, все свое ведет.
Ну, суета. А счас лежит, как
барин.
Опрудился, поди?
О-о, лыва? Вишь?
Не совестно тебе: такой
здоровый парень?
Ну, чо, бакряк, нагрезил и
молчишь?
Ага, заговорил! Чего лопочешь?
Держать тебя, сердешный, нелегко –
Я вижу, что на ручки мои
хочешь…
-Сколькё ему от роду-то?
-Сколькё?
Семь месяцев! Малой ишшо, не
ходит.
А стенку у коляски вышибат.
У-у, отлевной!
-Он на кого находит?
-Он со шшеки на тятю пошибат.
Но до чего смирённый
и спокойный!
Не расклевишь ни вжись, не
загнусит,
И плачем не зайдется, мой маленый,
А если что неладно – закряхтит.
Легко, кажись, с таким-ту вот водиться,
А все ж таки жду не дождусь
саму.
Лени-ка, мне, подруженька
водицы –
Я парнишонка на руки возьму.
Одинова я чуть не уронила…
Ой, святдух! Ведь не знаешь
напереде…
-Он просит ись. Ковды его
кормила?
Ишь,
ребетенок тянется к груде.
-Хоть поднаумила! Ох, эти
внуки:
лешак их
знат, когда давать, чего.
Кормить их нынче надо по науке,
а я-то ко,
я – никово!
Ведь я на чавканине подымалась,
коровьей титьке
– была у тя, бовать:
сама рожком, поди-ка
надсаждалась…
-Да, тоже всяка всячина была.
-Была…А
время-то прошло дивно…
Чо дивоваться? Год наш не ланской,
а декуюсь, стара и незаживна,
от обезделья с ним вот
день-деньской.
Ну ты, варнак, и
верно хочешь жабать.
Давно, видно, пора тебе
ням-ням.
Сейчас, родимый,
кашу сварит баба.
Пойдем домой, уж поздо,
отемням.
Все недосуг, не время - нет
покоя:
То стирка, ребеночек, то куть.
Чаевничать бы надо нам с тобою,
А нековды Пока!
Не обессудь!